Мечты о Западе и о коммунизме

Беседа с Анной Броновицкой об архитектуре послесталинского модернизма

Источник: http://openleft.ru/?p=1525

Одни исследователи акцентируют в архитектуре советского модернизма второй половины 1950-х — 1980-х годов специфически социалистический опыт глобальной типизации и перехода к стандартизированному градостроительству. Другие видят в ней обычный интернациональный модернизм, просто построенный в сложных условиях и из плохих материалов. Но как в своей специфичности, так и в своем международном аспекте опыт советского градостроительства обретает сегодня новую важность, – не только как памятник противоречивой эпохе, но и как один из возможных антитезисов неолиберальной урбанистике и постмодернистской архитектуре. О зданиях, окружающих нас повсюду, от спальных районов Москвы до провинциальных райцентров, – рассказала «Открытой левой» исследователь советской архитектуры Анна Броновицкая.

«Открытая левая»: Кажется, советская архитектура оттепели исследована лучше, чем периода застоя, поэтому мы бы хотели сконцентрироваться именно на периоде между оттепелью и Перестройкой (1968 — 1985 годы). Можно ли предложить какую-то периодизацию архитектуры этого времени?

Анна Броновицкая: Исследование советского модернизма этого периода только начинается, публикации носят либо общий, либо, наоборот, совсем частный характер. Надеюсь, скоро все поменяется: сейчас запускаются две серьезные исследовательские программы, готовятся выставки. Пока устоявшейся точки зрения на периодизацию нет. В хрущевское время новая архитектура только зарождается, идут поиски новых способов строительства, новой эстетики, а своей зрелости модернистская архитектура достигает к 1967 году. Пятидесятилетие революции – это одновременно юбилей советской архитектуры, к которому были закончены знаковые проекты по всему Союзу, доказывающие, что СССР освоил самые современные тенденции в строительстве. Этот факт был признан и на международном уровне. В 1967 году архитектурный критик New York Times Ада Хакстейбл совершила большую поездку по Союзу, и в своих репортажах с изумлением писала о появлении в СССР современной архитектуры. Она даже сравнивала советские достижения в области архитектуры с успехами в освоении космоса.

Вторая веха связана с юбилеем Ленина. Его столетие пришлось на 1970 год. К этому времени были сооружены крупные мемориальные сооружения, которые проектировалось и строилось достаточно долго. К рубежу 1960-х – 70-х годов все большое влияние оказывает западный постмодернизм, начинает развиваться контекстуальный подход, движение за охрагу памятников. Если в 1960-е – в проектировании было совершенно безоглядное модернистское устремление в будущее, то в 1970-е подход меняется. Например, конкурсы 1966 года на новый центр Москвы предполагали почти полное уничтожение исторической среды, Проспект Калинина должен был быть лишь началом реализации этого генплана, но в 1970-е уже становится ясно, что модернизм наносит эмоциональную травму слишком многим людям.

Проспект Калинина в Москве

С другой стороны, после 1968 года и входа советских танков в Прагу меняется общественное мироощущение – до этого было больше оптимизма, еще могла оставаться какая-то вера в светлое коммунистическое будущее. С началом 70-х начинает сгущаться мрак, это очень заметно по архитектурным журналам – «Архитектуре СССР», «Строительству Москвы», которые становятся всё скучнее. Серьезной критики в профессиональной прессе не было и до этого, но теперь количество публикаций о международной практике сильно падает, сокращается число дискуссий, идут установочные статьи и описания, сама архитектура становится скучнее. Многие удивительные советские проекты, даже реализованные, не были опубликованы, чтобы не привлекать лишнего внимания. Расхождение между архитектурной практикой и печатным описанием становится огромным. Например, советские журналы писали, что авторы застройки Калининского проспекта получили какой-то важный приз в Париже, но по французским источникам найти никаких призов так и не удалось. 1930-е годы и борьба с космполитизмом не были забыты, и в 1970-х вновь поднимает голову страх, несколько утихший в оттепель. И если архитектуре легче ускользнуть от осуждения, ведь она всегда оставляет возможность для многозначной интерпретации, то поймать на печатном слове было куда легче. Чтобы понимать советские журналы с 1970-х годов, становится необходим навык чтения между строк. При этом, конечно, советские модернистские традиции не угасают, в это время в МАРХИ продолжали преподавать люди, получившие образование в ВХУТЕМАСе-ВХУТЕИНе, среди которых был Михаил Туркус, оказавший, в частности, большое влияние на участников группы НЭР.

Министерство транспорта в Тбилиси

В этой ситуации не случаен интерес Георга Шольхаммера к периферии СССР – в провинции делались более интересные вещи, чем в центре, где чиновничий контроль был более жестким. Относительно маргинальные типологии, – например, архитектура санаториев и НИИ, – вдруг оказывались интересней, чем центральные. Эти ведомственные постройки были менее доступны общему взгляду и в них большее позволялось.

Наконец, третий рубеж — это подготовка к Олимпиаде-1980. Проектирование и строительство крупных объектов начинается с 1975 года в Ленинграде, Таллинне, Москве, например, помимо спортивных сооружений, к Олимпиаде возводятся гостиница «Космос» и Олимпийский пресс-центр, в котором сейчас расположено агенство «РИА Новости».

«Дом-флейта» в Зеленограде

Насколько у советского постмодернизма, который особенно проявился в архитектуре в 1980-е, были другие основания, чем у западного? Ясно, что оба они связаны с ситуацией после 1968 года, с разочарованием в модернизме, утратой оптимистической веры в радикальное преобразование общества, в революцию…

Да, любопытно, что разные явления в архитектуре более-менее параллельны при совершенно разных экономических и политических условиях. Советский постмодернизм знаменует поворот от интернационализма к национализму. В защиту старой архитектуры было создано движение, включавшее как художников и гуманитариев, так и более влиятельную естественно-научную интеллигенцию, физиков-ядерщиков. Заручившись поддержкой некоторых партийных и правительственных деятелей — Гришина, Косыгина — они добивались остановки крупных проектов в исторических центрах или хотя бы снижения этажности зданий. Среди прочих в этом участвует Илья Глазунов, который приобретает влияние среди ряда членов ЦК КПСС. Искусство Ильи Глазунова и вообще националистическая идея именно в этот момент становятся очень актуальны. На формальном уровне национальные мотивы в архитектуре сказались в использовании красного кирпича и белого бетона, особой отделке и работе с силуэтом здания. Конечно, все эти устремления были ограничены возможностями строительства того времени.

Постмодернизм 1980-х: детский сад архитектора Сергея Шмакова в Ленинграде

Каково было соотношение частных и общественных пространств в советском модернистском градостроительстве?

Частные пространства ограничивались квартирой, и после Сталина, конечно, сильно прибавилось количество односемейных квартир.

Что касается городского пространства, то все оно, за исключением промзон и закрытых военных территорий, по идее принадлежало народу и было общественным. Но в этом была и проблема советской городской среды, потому что общественное пространство должно быть организовано, а этим зачастую некому было заниматься. Пространство городов было всеобщим и в то же время ничьим, с его благоустройством и уходом за ним были большие проблемы. Существовал огромный разрыв между проектами архитекторов и тем, что происходило на самом деле. Тщательно спланированные общественные пространства часто превращались в пустыри. В сталинском городе эта проблема была не такой острой, потому что преобладала квартальная застройка. У дома было пространство двора, которое предназначалось для нужд жильцов, оно было более безопасно, понятно для жителей и контролировалось ими самими. С двором идентифицировались, известны случаи соперничества и войны между дворами. Совершенно другим в сталинизме было пространство улицы и площади, которые, помимо своего прямого назначения, служили для проведения организованных демонстраций и парадов, контролировались милицией и не могли использоваться спонтанно.

Ясенево

В пространстве микрорайона пропадает чувство идентификации со двором, границы двора размываются. Больше нет деления на более и менее безопасные пространства, хотя и свободы становится больше, учитывая, что микрорайоны строились на окраине и в них была связь с природой. Помимо эстетической функции, природа была местом, куда можно уйти от контроля и чувствовать большую свободу. Отдых на природе – важное новое явление в городской жизни 1970-х.

Но локальная социализация в микрорайоне оставалась проблемой. Когда нет двора, местами социализации становятся гаражи и пивные ларьки. Впрочем, времени досуга у советского человека из микрорайона было не так много. Его стало чуть больше после того, как ввели второй выходной в неделю, но в остальные дни нужно было долго добираться до работы и обратно. Много времени уходило на решение бытовых задач. В одном продуктовом невозможно было купить все, что нужно для семьи, и, помимо работы, приходилось отправляться в каждодневные путешествия в поисках продуктов и всего необходимого для обустройства быта. Женщины социализировались в основном в очередях за продуктами. Вообще очередь была важным пространством общения.

Какое место в архитектуре занимали уникальные экспериментальные проекты жилья?

Экспериментальных проектов было мало, они все очень различны и обуславливались разными мотивами. Самый яркий такой проект — Дом нового быта (архитектор Н. Остерман, 1965-1971) — откровенно утопичен. Он был задуман как идеальное жилье, какое будет всюду строиться после наступления коммунизма. Поэтому такие мелочи, как вопросы стоимости и содержания этого жилья, в расчет не брались, все надежды возлагались на грядущее экономическое чудо. Остерман, конечно, оглядывался и на дома-коммуны, и на жилую единицу Ле Корбюзье. Но также он применил метод партисипаторного проектирования: были отобраны молодые семьи, которые сотрудничали с архитекторами и делились своим видением дома будущего. Они не поскупились на фантазии: заказали отдельные столовые и кафе, солярий и танцплощадку на крыше, бассейн, детский сад и кинозал. Проектировались квартиры разного типа, от 1 до 4 комнат, и предполагалось, что семья может подстраивать их под свои потребности. Дом построили, но большая часть программы не осуществилась, сомнительный эксперимент над людьми решили не проводить, и дом отдали под общежитие аспирантов и студентов МГУ.

Дом нового быта, ныне ДАС МГУ

В других случаях «экспериментальность» комплекса была предлогом, чтобы построить жилье чуть более комфортабельное, чем типовое. Это комплекс «Лебедь» и «дом-корабль» на Тульской. В «Лебеде» (архитектор Меерсон, 1964—1972), помимо более удобных квартир, сам проект выделялся и архитектурой, и ландшафтными преимуществами: к этому времени понимали, что засилье одинаковых типовых домов действуют угнетающе. Это жилье было удобнее среднего, сегодня его назвали бы «элитным». Показательно, что в цокольном этаже спроектирован гараж – автовладельцев среди жильцов было больше среднего, и так архитектура пробалтывалась о скрытом социальном неравенстве в СССР.

Дома, построенные по уникальным проектам, имели обычно ведомственную принадлежность, например, «дом-корабль» на Тульской строился для Минатома, и задачи строить подобные дома в масштабах страны не стояла.

Ещё были номенклатурные дома, так называемые ЦКовские. Это то, что мы сейчас называем точечной застройкой в центре Москвы, их легко узнать по силуэту и облицовке светлым кирпичом, квартира в этих высотках была формой государственной награды. В таких домах могли быть большие квартиры с нестандартными планировками, вплоть до отдельных туалетов для домработниц, просторные лестничные холлы, пальмы в вестибюле, но это жилье никто не подавал как экспериментальное, его вообще старались поменьше обсуждать.

Жилой комплекс «Лебедь»

Большее влияние на архитектуру этого периода оказывал авангард 1920-х годов или западная архитектура? Насколько вообще советский модернизм на самом деле сходен с западным?

Сложно разделить влияние авангарда и внешнее влияние. Наш жилой комплекс довольно сильно отличается от запада, например, представлением о том, что должна быть очень сильной социальная инфраструктура. Это важная социалистическая идея. Провал западных послевоенных модернистских проектов связан как раз с тем, что там не было серьезной инфраструктуры, в результате чего возникали гетто, трущобы в стильных модернистских зданиях. Другая причина – в СССР была очень низкая квартплата, за просрочку не отключали электричество и отопление, и не нужно было разводить костры в квартирах, как случалось за рубежом. Далее, в СССР была низкая мобильность населения – получив квартиру, её сложно было поменять. Наконец, сработала государственная программа смешанного заселения людей из разных строев общества: несмотря на то, что более образованным было не всегда приятно жить с менее образованными, у нас не образовалось гетто.

Гигиена жилья – другое важное завоевание советского социализма, которое также сделало модернизм очень живучим. Нормативы инсоляции у нас лучше, чем за рубежом, хотя нормативы жилплощадей были часто более скупыми.

Экспериментальный жилой комплекс в Северном Чертаново

Была ли линия развития массовой жилой застройки единой для всей территории СССР?

Массовые проекты делались для всего Союза, но качество реализации зависело от местного ДСК. Поправки вносились только в зависимости от климата, например, если здания строились в экстремальных условиях – на крайнем севере или в Средней Азии.

Вообще развитие массовой застройки шло по линии увеличения масштабов. Начинается всё с дешевого жилья. С увеличением этажности увеличиваются и нормативы – в том числе те же самые нормы инсоляции. Они были особенно важны в северных регионах, где мало солнца, из-за них увеличивались расстояния между домами. Простор — единственное значимое улучшение качества жизни, для которого не нужно было выделять в СССР дополнительных расходов, так как частной собственности на землю не существовало. Но простор оборачивался большими расстояниями и необходимостью в транспорте.

Выявлением стандартов и норм жизни в квартирах занимались особые институты. Их было много, и они вели огромное количество дублирующих исследований: парадокс централизованной экономики был в том, что невозможно было до конца разобраться, кто что будет проектировать и кто занимается какими исследованиями.

На стройке

Насколько в советском модернизме расходились проект и реальность строительства?

Квалифицированной рабочей силы хватало только на ЦКовские дома и на самые важные госучреждения. Там был и больший контроль, и система подготовки рабочих. На остальные стройки, как и сейчас, привлекали мигрантов — лимитчиков. Поэтому постройки часто были некачественными. Панельные дома страдали от уродливых стыков плит, которые так и не научились маскировать. Порой случались андекдотические истории, например, в Чертаново есть серия домов, спроектированная Всеволодом Воскресенским, очень жестким модернистом: строгие параллельные корпуса с монотонным, как предполагалось, ритмом окон. Но строители перепутали все блоки с окнами, и в итоге оконные проемы скачут по фасадам, не оставляя никакой строгости.

Какую роль на этом фоне играла дидактическая архитектура – архитектура музеев, мемориалов?

Архитектура горкомов и райкомов, как и архитектура музеев и мемориалов формировала фасад советской власти. Главной вехой в архитектуре мемориалов была подготовка к 100-летнему юбилею Ленина в 1970 году. Планировалось построить монументальный музей Ленина на Волхонке – в самом близком к Кремлю углу, и был проведен конкурс. Целый квартал застройки ХIХ – начала ХХ века, включая исторические особняки на Волхонке, Ленивке, в Колымажном и Малом Знаменском переулках подлежал сносу. Музей так и не построили, но отдельные идеи из его проектов были позже реализованы в разных регионах.

Музей Ленина в Ульяновске

Если модернизм начала 1960-х стремится к прозрачности и проницаемости внутреннего пространства, то ближе к концу 1960-х приоритет получают глухие стены и далее всё сильней становится скульптурность архитектуры. Репрезентантивная архитектура включает самые большие массы облицовки, и каменной, и керамической. В 1970-е и особенно 1980-е вновь повышается роль синтеза искусств, особое внимание к цвету. Это уже очень далеко от того «нейтрального» модернизма 1960-х годов. Всё чаще используется мозаика, тут сказалось влияние мексиканских муралистов. Примерно в таком же виде, как в СССР, её разрабатывал в своём позднем творчестве Ле Корбюзье. Как ранний пример использования мозаик показателен кинотеатр «Октябрь» на Калининском проспекте.

Когда основной массив формируется массовой застройкой, мемориальным сооружениям отводится важная роль доминант. Они мыслятся скульптурно и обозначают новые автономные центры в ситуации децентрализации и множественности центров и точек притяжения, которая ощущается в архитектуре 1960- х – 70-х годов.

Администрация Зеленограда на фоне «дома-флейты»

Как феномен позднесоветской плановой экономики сказался в архитектуре?

Советская власть в этот период исходила из того, что можно централизованно посчитать экономику, но эта идея не работала. Во-первых, реальные статистические данные получить было невозможно, все предприятия привирали и что-то приписывали себе, во-вторых, посчитать, да ещё и спрогнозировать такие объемы информации нереально, и всё время вторгался элемент непредсказуемости.

Но в 1960-е годы возлагались огромные надежды на кибернетику, были мечты, что советские ученые придумают такой суперкомпьютер, который будет в состоянии создать цифровую модель мира. Именно для таких компьютеров спроектированы здания вычислительных центров архитектора Леонида Павлова. Но это ожидание не оправдалось

.

Вид на здание ЦЭМИ архитектора Леонида Павлова с крыши ИНИОН РАН архитектора Якова Белопольского

Что можно сказать об архитектуре универмагов, магазинов, ларьков, кафе и прочих точек потребления плановой экономики?

В 1960-е в архитектуре появляются новые типологии – универсамы и магазины самообслуживания – по сути в них была перенята западная модель супермаркета, что было новинкой после магазинов с прилавком сталинского времени.

При сталинизме большинство населения просто не претендовало на полноценное потребление, а обходилось самым примитивным в одежде и еде. Да, в магазинах на Тверской продавали «роскошь», но больше в целях пропаганды, потому что позволить себе ее могли единицы. В 1960-е, когда возникает общая платежеспособность масс и у большей части населения появляется доступ к благам, сразу возникает дефицит. Как только какой-то товар переходил из категории «для избранных» в категорию «для многих», за ним сразу выстраивалась длинная очередь.

В середине 1960-х был короткий светлый период потребления, буквально два года, когда стали завозить импорт, и советские женщины могли купить французские туфли – о чем потом вспоминали десятилетиями. Тогда же ужин в ресторане пару раз в неделю был доступен даже младшим научным сотрудникам. Но в 1970-е годы экономическое расслоение общества снова увеличивается, появляются фарцовщики с параллельной экономикой… И ходить в рестораны опять могли лишь немногие.

В начале 1970-х годов поднялась волна строительства крупных универмагов. Первые современные магазины возникают на Новом Арбате. Это универмаги одежды, среди которых особое место занимал магазин «Синтетика» (хотя в 1970-е восторг перед новыми текстильными материалами уже прошёл, и слово «синтетика» имело негативные коннотации), огромный книжный, двухэтажный магазин «Хлеб»… Весь первый этаж занимала масса сортов хлеба, и там было самообслуживание, на втором этаже продавались кондитерские изделия. Там же был магазин грампластинок «Мелодия», парфюмерный магазин «Сирень». Отдельной категорией были универмаги, связанные с той или иной страной народной демократии – «Белград», «Польская мода», «Варна». Товары там были лучше, сами эти магазины были помодней.

Универмаг в Ясенево

Люди воспринимали эти шикарные универмаги двояко: с одной стороны, была идея, что такой будет жизнь повсюду, когда наступит сакраментальный 1980 год, год коммунизма. С другой стороны, всё это виделось в призме западной утопии, что у нас теперь есть то же, что у них, – Запад тогда был страшно идеализирован. Все эти универмаги были допущением потребительского инстинкта, который раньше старались угнетать, пропагандируя скромность и борьбу с мещанством и вещизмом.

Ключевым событием в развитии советской идеи потребления была американская выставка в Москве в 1959 году. У США времен холодной войны была программа по пропаганде своего образа жизни, и одну из таких пропагандистских выставок Хрущев допустил в СССР. Видимо, это была ошибка. С ней полезла «американская зараза» – людям захотелось бытовой техники, красивой одежды, автомобилей, всего того, что там было продемонстрировано. Знаменитые «кухонные дебаты» Хрущева и Никсона оставили первенство за последним. Одна из сохранившихся фотографий запечатлела молодого Брежнева, с нескрываемым вожделением глядящего на американские кухни: когда смотришь на эти фото, неизбежно вспоминается, как после его отставки всплыли истории о непомерной роскоши, с которой был обустроен быт его семьи.

Американская национальная выставка 1959 года в Москве

Все советское время действовала особая система распределения благ для номенклатуры. Было такое явление, как магазины «Березка», в которых продавались товары на чеки. Формально эти магазины предназначались для иностранцев, один из них был на Кутузовском проспекте, где иностранцам давали квартиры. Но продукты там покупали и некоторые советские граждане, — дипломаты, артисты, спортсмены, имевшие связи с заграницей и получавшие там валютные гонорары. Гонорары у них обычно отбирали, но давали чеки в «Березку».

В ситуации с кафе тоже была большая разница между 1960-ми и 1970-ми годами. В 1960-е в СССР был последний утопический порыв, считалось, что общественное питание должно распространяться все шире и шире, освобождая женщину, и настроили много отдельно стоящих модернистских кафе-«стекляшек», но вскоре поняли, что стеклянная архитектура не всегда удобна в нашем климате. В 1970-е вновь начали соединять жилье с магазинами и кафе. В такой ситуации кафе становится архитектурой интерьера, социальная функция кафе тоже меняется, оно превращается в место для особых случаев, праздников в районах массовой застройки. В основном в кафе ходили туристы и командировочные.

Каковы были основные концепции транспортной системы в архитектуре советского города?

Модернистский город и та его ипостась, которая была реализована в СССР – это город функционального зонирования. Часто места труда и досуга были разнесены на большие расстояния, мобильность населения была низкой, так что транспорт для большинства жителей становился насущной проблемой. Приоритет развития был, разумеется, у общественного транспорта, но разрыв между реальной потребностью и строительством был колоссальным. Обеспечение общественным транспортом отставало от массового строительства жилья на 5-10 лет. Характерно, что в архитектурных журналах того времени печаталось большое количество статей о пользе хождения пешком. «Пешком можно отвлечься от плохих мыслей, это полезно для сердца, и если вам идти 20 минут до остановки – вам это только на пользу».

В середине 1960-х была сформирована программа развивать массовое автомобилестроение и догнать Европу. Но даже по программе максимум, при наступлении коммунизма, норма обеспеченности населения автомобилями предполагала всего 1 автомобиль на 20 человек, что довольно мало. Зато должна была быть развита система проката. Идея была в том, что автомобиль можно взять в общественном гараже, многие из которых проектировал, но так и не смог реализовать Леонид Павлов, и пользоваться им лишь тогда, когда он необходим, например, для поездок в труднодоступные места, за город, а для повседневного перемещения будет служить общественный транспорт. Проект был зарублен в зачаточной стадии.

В реальности машина стоила 5000 рублей – при зарплате в 130 у научного сотрудника накопить на нее было крайне сложно. Но даже при такой цене спрос был больше предложения, очередь растягивалась на годы, и возникали способы через нее перескакивать – автомобили распределялись нужным людям.

Автомобильная развязка на въезде в столицу со стороны Минского шоссе, 1984 год

Советская идея развитого общественного транспорта, несмотря на свою плохую реализацию, несет в ситуации борьбы с пробками актуальный потенциал. Есть ли какие-то еще идеи организации транспортной сети того времени, интересные сегодня как  антитезис существующей системе?

Разрабатывался проект превращения Москвы в автомобильный город, и принятый в 1971 году генплан Москвы создал единую схему связи для огромной территории, по которой новые магистрали и хорды пересекали город. Под эти магистрали и хорды были зарезервировали свободные территории. Проект в своей книге описывает Михаил Посохин. Там он объясняет свою точку зрения, что город вырос, но нужно иметь возможность пересечь его за полчаса на машине, — и что нужно строить через город прямые магистрали и снимать на них ограничение скорости. В рамках данной концепции с конца 1960-х началось строительство подземных переходов, – явления нового и не характерного для ряда стран.

Если бы этот проект реализовали, передвигаться в Москве стало бы много легче. Но уже тогда запущенный механизм градостроения опережал планирование. План был окончательно перечеркнут так называемым «генпланом возможностей» 1989 года. С Перестройкой приходит новая идея свободы в архитектуре — что не запрещено, то разрешено. В течение 25 лет после этого генплана застраивались резервные территории, которые были отведены под строительство хорд. Мы в журнале «Проекте Россия» (№ 62) опубликовали карту построек, заблокировавших эти нереализованные магистрали. Сделать эту карту было очень сложно, потому что все советские карты печатались в искаженном виде, настоящие карты были строго засекречены, и сложно было понять, что чему соответствует. Но все же мы установили эти адреса.

Оленегорск: модернизм за полярным кругом

Что значит для вас опыт советского модернизма сегодня? Какова природа вашей заинтересованности им?

Это реальность, с которой нам жить. Типовая застройка еще долго не исчезнет. И надо найти способ обращения с ней и эмоционального, и архитектурного. Что касается интереса к архитектуре именно этого периода – во многом здесь сработал диалектически закон восприятия истории. Часто предшествующий период вызывает отторжение как нечто недавно преодоленное. Ясно, что постмодернизм 1990-х не может быть чисто отрицательным опытом, но сейчас он вызывает у меня полное отторжение, а модернизм 1960-х – 70-х оказывается уже позапрошлой эпохой, чем-то, что можно переоценить и спокойно проанализировать. Сходным образом группа «Мир искусства» реабилитировала в общественном сознании архитектуру и эстетику ампира, которая воспринималась тогда как бесчеловечная и казарменная. Ранний модернизм презирал модерн и эклектику – её реабилитровал сталинизм, а модернизм после Сталина реабилитировал авангард… Сейчас есть новый запрос на модернизм, мы распознаём в нём красоту и логику.

Кроме того, интересен социальный смысл этой архитектуры. Мы пережили период ничем не сдерживаемой рыночной экономики и продолжаем жить в ситуации жесткого капитализма, когда нет никакого планирования в интересах людей. На этом фоне меня завораживает масштабность попытки, пусть криво и косо осуществленной, но целостно представить общество и переустроить среду обитания человека.

Анна Броновицкая – историк архитектуры и градостроительства, доцент МАРХИ, редактор журналов «Проект Россия» и «Проект International».

Над материалом работали Николай Ерофеев и Глеб Напреенко