О Москве 1920-х годов и о столичном градостроительстве мы поговорили с выдающимся киноведом Наумом Ихильевичем Клейманом, который прожил в конструктивистском городке на улице Погодинская более 30 лет.
АН: Наум Ихильевич, как Вам кажется, чем был интересен поселок «Погодинская» с градостроительной точки зрения и с точки зрения истории района Хамовники?
НК: Мне очень жаль, что сейчас эти дома исчезают из московского ландшафта. Конструктивизм – это целая эпоха в жизни Москвы. Как, например, мы радуемся, когда видим палаты XVII века, не так много их осталось в Москве, а это же целый пласт московской жизни! Через эти маленькие островки мы можем представить себе и уклад, и облик Москвы, и даже, если хотите, ее государственное устройство того времени. Вот так же по конструктивистской Москве можно говорить о той заре ХХ века, которая наступила после революции в России со всеми мечтами, со всеми, может быть, заблуждениями, со всеми надеждами. Что касается комплекса «Погодинская», эти конструктивистские дома были построены вместе с клубом «Каучук» Мельникова и должны были составить единый блок, который предполагал не только определенный уклад людей, там живших, но и сопоставление с окружением.
А это один из самых древних районов Москвы: здесь находилась Саввинская слобода, рядом Новодевичий монастырь. Самое замечательное в Москве – это сосуществование эпох. Многоукладность – это особенность российской, московской жизни, и сохранение следов этой многоукладности – это еще и воспитание исторического чувства в человеке. Для меня этот район вдвойне важен, потому что здесь соседствуют дом Фета, усадьба Толстого, фабрика Кружевная и здания, построенные на заре XX века. Мне кажется, эти островки конструктивизма создавали определенное ощущение движения времени. Стоит только их изъять и поставить новые дома, – я сейчас не возьмусь обсуждать их с архитектурной точки зрения – и это будет нарушение естественного движения времени. Комплекс «Погодинская» не очень хорошо содержался, не все было сделано правильно с точки зрения пожарной безопасности, там были деревянные перекрытия. Можно предъявить к этим домам какие-то претензии. Тем не менее, могла быть проведена модернизация, которая сохранила бы этот комплекс. Теперь же это дыра в московской истории и в московском ландшафте.
АН: Дома на «Погодинской» сносили под тем предлогом, что они были построены из плохих материалов и возводили их лишь из необходимости расселить в 20-е годы рабочих завода Каучук. Дескать, свою функцию эти дома выполнили, никакой архитектурной ценности не представляют и давно пришли в ветхое состояние.
НК: Нет, это лукавство. Кирпичная кладка в этих домах вполне качественная. Когда к нам пришел Донстрой с заявлением, что дома ветхие и их надо снести, мы попросили провести обследование, которое подтвердило, что дома крепкие, что они нуждаются в ремонте, но не в радикальном сносе. Это о том, что якобы они были построены из плохих материалов. Во-вторых, с точки зрения архитектуры, если смотреть по 1-му Труженикову переулку от церкви Крестовоздвижения, в которой венчался Чехов, то в перспективе этого переулка было пятиэтажное здание, тот самый четвертый корпус, в котором мы жили. Там была сделана замечательная архитектурная акцентировка. Сдвинутый несимметричный фасад был своего рода манифестом нового времени, но он не противоречил ни рядом стоящим церквам, ни перспективе Новодевичьего монастыря, он не возвышался, не перекрывал ничего, а совершенно гармонично вписывался в это пространство и естественно соотносился с клубом Каучук. Можно сказать, что это была абсолютно необходимая концепция московского района, который обновляется, не разрушая свою историю.
Я не знаю, кто будет жить в этих домах «де люкс» на Плющихе. Все большие элитные дома в значительной степени пустуют. Но то, что эти огромные здания задавят собой абсолютно все, в том числе и творение Мельникова, – это очевидно. Они не столько соединяют времена, сколько утверждают победу этого момента, причем очень самодовольно, очень самодовлеюще, никак не соотнесенные со всем, что вокруг. По-моему, это архитектурная ошибка.
АН: Мы знаем, что в Москве сохранилось около 25 рабочих поселков 20-х годов. Многие из них не признаны памятниками, а это значит, что они беззащитны перед интересами застройщиков. Ко всему прочему, достаточно угрожающе прозвучало недавнее заявление заммэра по градостроительству господина Хуснуллина, что конструктивистские поселки не представляют, с его точки зрения, архитектурной ценности и что он – если бы на то была только его воля – оставил бы два-три из них, как пример того, как не надо строить. Как Вам кажется, в чем заключается интерес и ценность таких поселков?
НК: Что касается мнения господина Хуснуллина, то это результат его безграмотности, его необразованности и с точки зрения исторической, и с точки зрения художественной. То, что его вкус не приемлет архитектуру конструктивизма, свидетельствует только о том, что он принадлежит к разряду людей, которые говорят, глядя на Малевича: «Я тоже так могу, нарисую квадрат и буду такой же Малевич». Дело в том, что люди, которые привыкли жить в квартирах по 120 квадратных метров минимум, могут сказать, что квартиры в домах конструктивизма слишком бедные. На самом деле они очень тщательно продуманы с точки зрения архитектуры. Конечно, в них есть недостатки, продиктованные той эпохой и нехваткой средств, но есть вещи, которые говорят о том, что архитектор думал о нуждах семьи.
Вот комплекс «Рабочий поселок 10-летие Октября», в котором мы сейчас находимся, как раз доказывает то, как продуманны были конструктивистские поселки. Огромный комплекс разбит на ряд дворов, которые и соединены, и в то же время изолированы, создавая очень уютное пространство. Здесь есть и свободная планировка, и сохранена идея двора. Периметр этих зданий ориентирован на все социальные нужды жителей (сберкассы, магазины). Все сделано таким образом, чтобы люди знали друг друга, чтобы можно было гулять с детьми, чтобы во дворе могли отдыхать пожилые люди. Здесь создано социальное единство, что есть принцип любого уважающего себя города. А не отдельные гетто для богатеньких и выселки для бедненьких, мигрантов и, как говорили раньше, лимитчиков.
Конструктивизм привнес очень много социальных идей, а не только архитектурных, и то, что Москва сегодня не ориентирована на эту традицию, плохо говорит о Москве, а вовсе не о традиции. Что касается эстетической ценности, эти так называемые рабочие поселки представляют собой, как я говорил, целый исторический пласт. Надо их модернизировать, привести в порядок и предоставить людям, которые не могут себе позволить содержать дворцы внутри Москвы.
АН: Тема памятников сейчас особенно остро стоит с точки зрения законодательства. Единственной защитой здания в Москве является статус памятника. Понятие же исторической застройки отсутствует в законе как таковое. У Архнадзора, например, есть законодательное предложение по защите исторического пространства города в периметре Камер-коллежского вала и запрет на какие-либо работы на этой территории, кроме реставрации. Одновременно каждый день мы слышим, что город должен развиваться. Как Вы считаете, какие должны быть приняты меры, чтобы город развивался, но и не исчезал на наших глазах?
НК: Я не могу говорить с юридической точки зрения, как ввести в закон понятие исторической застройки. Но у нас до сих пор нет социально, юридически и архитектурно обоснованного плана реконструкции Москвы. Когда общество самоустраняется и передоверяет государству решение проблем – а государство живет, к сожалению, временщиками, – то неизбежно происходит уничтожение старого. Это очень напоминает те дикие времена греческой Спарты, когда стариков сбрасывали со скалы в море, чтобы они особенно не утяжеляли жизнь общины. Я думаю, что мы все-таки не живем во времена древней Спарты.
В Москве надо было сделать то, что в 1929 году предлагали Сталину: сохранить центр и построить два эллипса. Западный эллипс сделать жилым, а восточный – промышленным, и между ними проделать сетку дорог с запада на восток, сохранив в неприкосновенности центр. Вот это было бы реальное решение. Мне рассказывали, что Сталин тогда отказал со словами: «Вы хотите сказать, что Кремль больше не сердце Москвы и России», и все было зачеркнуто. Когда метафорическое мышление вмешивается в область научного и социального творчества, это ужасно. Я не против метафоры, но уместной метафоры. Кремль бы остался сердцем.
Я уверен, что Архнадзор должен разрабатывать законы и предлагать их всеми способами, для того чтобы Москва не уничтожалась так бездумно по воле временщиков. Город, конечно, не должен превращаться в музей, однако экономика во многом живет за счет туризма. А идея туристической Москвы совершенно не разработана. Развитие туризма – это не просто строительство гостиниц, это предположение разных уровней туристов. Одно дело толпа китайцев, которые приезжают посмотреть северного соседа, а другое дело, когда мы из Европы приглашаем к себе людей, для которых понятие русской культуры тесно связано с Пушкиным, Толстым, Чеховым и Достоевским. И мы должны показать, что Москва действительно город тех, кого они почитают. Если это исчезает, а это исчезает на наших глазах, то тогда, простите, какая перспектива нас ждет даже с экономической точки зрения?
Должно быть принято комплексное решение перспективного развития Москвы. Нужно выслушать всех, начиная от социологов, законодателей, психологов (ведь психология урбанизма – это особая область, которая вторгается в нашу жизнь каждодневно). С другой стороны, мы должны принять во внимание все, что связано с эстетикой, историей, с гуманитарным аспектом. Необходимо создать обоснованный градостроительный план с запретом на целый ряд акций, которые сегодня предпринимает какой-нибудь чиновник, имеющий прямые связи с той или иной фирмой.
АН: Я вспоминаю слова бывшего директора Музея архитектуры Давида Саркисяна о том, что каждый причастный к архитектуре человек, приезжающий в Москву, в первую очередь хочет увидеть два дома: дом Мельникова и дом Наркомфина. Дом Мельникова сейчас стал частью Музея архитектуры, а дом Наркомфина не реставрируется и находится в совершенно чудовищном состоянии. А ведь многие постройки конструктивизма могли бы быть хорошими туристическими объектами. К тому же, Москва 20-х годов – это Москва, прославленная первыми кинофильмами.
НК: Конечно, конечно. Вот мне безумно жалко, что исчез дом на Трубной, который был снят у Барнета, а это было замечательное строение. Есть целый ряд домов, которые представляют собой утопию конкретной эпохи. Есть утопии XVII века, есть утопии XX века. Вот дом Гинзбурга (дом Наркомфина), например, – это одна из утопий, которая была рождена началом XX века со всеми противоречиями этого времени. Я бы сделал его филиалом Исторического музея. Там можно было бы восстановить образ жизни коммуны, который лежит в основе этого проекта. Отчасти это было бы свидетельством той эпохи, отчасти предупреждением от ошибок, а отчасти – определенным архитектурным воплощением конкретной социальной идеи. Я бы даже предположил, что там можно совместить выставочное пространство, гостиницу и памятник культуры – это был бы очень интересный туристический объект.
АН: Идеи приспособления зданий у нас плохо развиты. Если бы Вы читали лекции в институте, скажем, будущим градостроителям, как бы Вы стали объяснять, почему нужно сохранять здания, где нет венер, амуров и коринфского ордера?
НК: Именно так бы и стал говорить, что это здание нужно сохранять, потому что тут нет коринфского ордера, нет амура. Жизнь в такой декорированной мифологическими образами среде на самом деле привела к целому ряду социальных аберраций. Мы знаем, что такое российский XVIII век, знаем замечательные фигуры вроде Юсуповых, которые строили шедевры архитектуры и создавали театральные идиллии, а с другой стороны, пользовались крепостным трудом и не считали это зазорным. Насколько рабство совместимо с мифологическими декорациями – это очень показательно.
С другой стороны, и конструктивизм может быть прикрытием самого деспотического толка. Мы знаем, каким образом машинизированная жизнь способствовала созданию мифа подчиненности человека физической машине или машине государственной. Считалось, что государственная машина гораздо важнее, чем твоя частная жизнь и твоя семья. Весь миф Павлика Морозова построен именно на этом. Во всех концепциях есть оборотная сторона. Я бы не стал идеализировать конструктивизм, но я бы рассказывал о «Городе солнца» Корбюзье, я бы показывал, что можно сделать с помощью конструктивизма. Например, частные виллы в Роттердаме, построенные конструктивистами для богатых людей, где соединены природа и интерьер и ты находишься внутри и в то же время на природе. Это один пример, но есть и противоположный. В пригороде Парижа я видел, как конструктивизм благодаря террасам поднял сад на второй и третий этаж. Маленькие сады разбиты перед квартирами так, чтобы можно быловывести ребенка погулять, не выходя из дома. И это было придумано и осуществлено французами для рабочего района! У нас достаточно много городов в России, которые могли бы использовать этот опыт, да и Москва могла бы. Мы не лучше и не хуже, чем все другие, только мы должны быть любопытны и не ленивы, преодолевая прежде всего наши общие недостатки, на которые указывал еще Пушкин.
АН: Спасибо, Наум Ихильевич!
НК: Вам спасибо!
Беседовал Иван Борисов.
Коллаж Александры Селивановой. Благодарим за консультацию Татьяну Воронцову.
Комментариев нет:
Отправить комментарий